Автор: Костя Банников
Выборг – Рейкъявик
К. Банников
“Тропою вдоль кромки фьорда”
(Из путевого журнала)
Не помню с каких пор в голове моей поселилась навязчивая идея кругосветного путешествия на велосипеде. Она там крепко обосновалась, освоила обширный участок сознания, и покидать его пока что не собирается. Но вот все не досуг, все дела, дела. Благо, что эти дела требуют интенсивных перемещений в довольно широком пространстве нашей планеты. Так почему бы их не перемещаться в нем на велосипеде, сочетая приятное с полезным? В конце концов это экономия средств на самолетах.
Такие (и даже еще и не такие) мысли посещали меня, когда я искал возможность принять участие в очередном антропологическом конгрессе “История Арктики и субарктических регионов”, который собирался в Рейкьявике.) Рейкьявик в Исландии, Исландия — остров. Следовательно, часть пути придется плыть. Плыть, как я по наивности полагал, намного дешевле чем лететь. Разворачиваю карту Европы: откуда ближе всего плыть то? Ближе всех оказалась Гренландия, но это несколько не по пути. Видимо, следует плыть из Бергена — крайнего западного порта Норвегии. В Интернете узнал, что корабль выходит на Исландию каждый вторник, и что если угадать в сезон низких тарифов (до 15 июня) то это действительно будет стоить дешевле самолета. Так самообразовался маршрут Москва — Выборг — Хельсинки — Стокгольм — Осло — Берген — Рейкьявик.
Вообще-то пересекать советско-чью-нибудь границу на велосипеде нельзя. Хотя, наверное, можно, но поскольку в уставе пограничной службы не написано “льзя” то командиры предпочитают игнорировать велосипед, как транспортное средство. Хотя, их мнение зависит от настроения и магнитных бурь. Главное, вовремя дать закурить солдатику, поднимающему шлагбаум, для чего я, некурящий спортсмен, всегда вожу пачку сигарет. В общем, родные рогатки и пятнадцать часов размеренной дороги по земле Суоми остались позади и вот я уже в Хельсинки, паркуюсь в чреве парома “Викинг-Лайн”, пересекающего Ботнический Залив.
Берег Швеции предстал сгустком тумана, точкой равновесия стихий воды и воздуха. Дождь в дорогу сулил удачу. Был воскресный день и жители Стокгольма медленно отходили после вчерашнего субботнего вечера — по пустынным улицам бродили похмельные призраки со стеклянными глазами. Объезжая призраков я немного поколесил по городу, в котором не был почти год, освежая воспоминания. Затем взял курс на юго-запад.
Выезд из большого европейского города на велосипеде — такое же искусство, что и выход из него пешком. Дорога, с одной стороны ясна, вот она, но с другой стороны — это хайвэй, по которому разрешается двигаться только обладателям многих лошадиных сил; у меня же она всего одна, и меня тут же заворачивает полиция. Не очень то и хотелось. Параллельно хайвэю проходила маленькая дорожка, связывающая пригороды. Хорошо иметь подробную карту. Эту карту подарил мне один драйвер, когда прошлый год я здесь катался автостопом.
По Швеции путешествовать легко и приятно именно на велосипеде. Это страна велосипедистов. Здесь все одновременно начинают ходить на двух ногах и ездить на двух колесах. Для велосипедного движения приспособлены специальные дорожки, светофоры, указатели, много указателей. Но главное — это сознание людей, разделяющих пространство дороги. Каждый водитель — это велосипедист, его предки были велосипедистами, его дети есть велосипедисты, его потомки будут велосипедистами. И ему не нужно объяснять, что давить велосипедистов на трассе нехорошо.
Первые три дня дождь не прекращался. В добавок было довольно прохладно, поэтому возможно было греться только на ходу, сушить одежду на собственном теле, поскольку вещи за ночь не успевали просохнуть. Оставалось только двигаться и концентрировать цигун. Впрочем и цигун скоро кончился, а когда он закончился, прекратились и дожди. Тогда я подъезжал к большим Шведским озерам, когда все вокруг заполнил свет клонящегося к закату солнца. Косые лучи прочертили еще висящие над водой мириады капель и превратили их в дымку. Откуда-то из кустов вылез художник и разложил мольберт. Мне же следовало не терять такой момент и начинать сушить вещи. Я продолжал движение, а на ветру развивались все мои носки, свитера и майки, привязанные к рулю, багажным сумкам и лежащей поперек гитаре. Зрелище было живописнейшее. Не знаю, на что это было похоже издали, но сам себе я напоминал кибитку многодетной цыганской семьи. Впрочем, водители и не удивлялись, поскольку фронтально к дороге, на манер эдакого воздушного змея, развевалась майка с логотипом шведской геронтологической клиники. Дескать, “Водитель ! все нормально, старые маразматики на выезде, так прими пожалуйста влево !” Словом, первый солнечный вечер был подарком местных богов.
Вскоре я доехал до места, которого на моей размокшей карте не было, ибо там была дыра. Здесь я заблудился в сплетении дорог. На помощь пришли местные пацаны. С горем пополам преодолел эту лакуну, и тогда-то прочувствовал, что такое карта.
Начались холмы. На крутых и длинных спусках мой груженый велосипед развивал приличную скорость и двигался наравне с иными машинами, чего нельзя сказать про подъемы. В целом диапазон скоростей получался, согласно бортовому компьютеру, от 5 до 75 км/ч. Но главное — не забывать, что на перевалах живут горные божества — тролли, которые очень любят, когда путники их угощают элем. Иначе запросто могут защекотать коня. Мне своего коня хотелось беречь, так что с троллями был выпит весь мой эль, зато удалось не простудиться, и дорога была легка и приятна. Чем ближе к Норвегии, тем горки становились круче, тем больше вокруг сновало троллей, тем быстрее пустела фляга. В целом, удавалось поддерживать набранный темп, проезжая в день около 150 километров. Вот появились указатели с названиями норвежских городов. Вот и граница. Были даже шлагбаумы, но пограничники не особенно напрягались в отлове незаконопослушных граждан. Зачем? Презумпция невиновности предполагает, что все граждане законопослушны, а законопослушные граждане сами декларируют то, что подлежит декларации. Что не подлежит — то, соответственно, не декларируют. Такова логика свободного мира, живущего вне категорий границ. Временные и мало понятные формальности и неудобства, связанные с их объективным существованием устраняются здесь же в приграничных турцентрах, организованных для блага тех, кто на трассе. Здесь мне нужно было задержаться, чтобы принять душ, поменять деньги, взять карту Норвегии, получить информацию про отрезок Осло — Берген, и приготовить обед. Такие стоянки особенно хороши тем, что здесь восполняется дефицит общения, которым путешествие на велосипеде, невыгодно отличается от путешествия автостопом. Как я и предполагал, на сей раз обедать в одиночестве не пришлось. Из ближайшего трейлера вышел человек, подошел и, улыбнувшись, назвал свое имя: “Отто”.
Отто 69 лет. Он живет в Германии, уже разведен и тоже путешествует один, а значит тоже испытывает потребность восполнить дефицит общения. Это нам удалось в полной мере, и мой случайный собеседник сходил к машине и вернулся с бутылкой рейнского вина. “Ты не возражаешь?” Я не возражал. Мы говорили ни о чем, но очень оживленно. Отто давно на пенсии и независимо путешествует по миру. Сейчас он едет к дочери в гости в Сунсвальд (Восточное побережье Швеции), где она проводит дизайнерскую выставку. “Жаль, что нам не по пути, а то подвез бы, места много”. И мне жаль. Тем более, что нужно было спешить. Как то, за разговором забыл о времени. Спешно прощаюсь. Уже садилось солнце и сегодня в Осло, при всем желании, не попасть.
До часу ночи я методично накручивал на спицы километры и встал на ночлег под перевалом. Указатель обещал крутой и затяжной подъем, и такие подвиги приятно совершать утром. Место у потрясающе красивого озера было безлюдное. Эту фразу применительно к Норвегии следует понимать как литературный штамп потому, что в этой стране нет такого места, где не было бы потрясающе красивого озера, или наблюдались бы скопления людей. И, тем не менее, это место чем то выделялось, что оценил не я один, поскольку рядом с моей палаткой возникла еще одна. Соседями оказались супружеская пара из Осло. Путешествуют на машине. Они тут же разожгли костер на мысу у воды и пригласили меня пить черный кофе и петь песни.
Утром перевал дался с трудом. Зато спуск по серпантину был стремителен и азартен. Спидометр местами зашкаливал за 70 км/ч. Но в долине как-то особенно почувствовалось тихоходство моего транспорта. Это заставило меня установить своеобразный рекорд по стабильности скорости на прямой. И в этом мне помог ...трактор. Дело в том, что дул сильный встречный ветер справиться с которым удалось лишь пристроившись за трактором типа нашего “Беларусь” который двигался со скоростью ровно 30 км/ч, образуя за собой воздушный коридор, при этом не оставляя за собой шлейф гари и солярки. Таким тандемом я двигался часа полтора. Потом он свернул и моя скорость резко упала. Зато открылся горизонт на котором обнаружился двигающийся в том же направлении велосипедист. Через полчаса я его догнал. Велосипедист оказался прекрасной велосипедисткой. Она была из Осло, решила прокатиться, и теперь возвращается. И очень кстати, так как не придется плутать в поисках приемлемого въезда в центр. Впрочем, она вскоре встретила знакомого и отстала, и я, сбившись с пути, все-таки выскочил на скоростную магистраль, рискуя быть схваченным полицией. Но на этот раз обошлось. Закончился еще один этап пути.
...В Берген я въехал в сумерках и в брызгах дождя. Город, расположенный на склонах атлантического фьорда буквально притягивал дожди. Моментально промок как пёс, и устал как десять тысяч псов. Нужно срочно ставить палатку и спать, спать. Но где? Дома лепятся на крыши друг друга и улицы террасами поднимаются к вершинам гор, и только на самом верху, по всей видимости, есть первобытный лес. Но город кра-а-а-асив ! С каждым новым зигзагом улицы, поднимаюсь все выше, уже качу велосипед в руках, а город с высоты все красивее и красивее. Это, пожалуй, самый красивый, в плане архитектуры, город в Норвегии. Но, черт возьми, когда кончится этот подъём?! Кончился... По глазам резанул яркий свет. Я вышел из-за поворота узкого переулка и оказался на освещенной площадке. Источником света был закрытый ларек, фронтальную частью которого продолжал навес. Под навесом стояли две скамейки. На одной из них расположился японец. С полу взгляда в нем читался собрат по разуму, так же, как и я, независимо путешествующий. Он прислонил к стене свой велосипед, развесил на нем мокрое барахлишко, а сам постелил на скамейку спальник, забрался на него с ногами, и сидит, думает свои японские мысли и выводит их в качестве путевых записок. Эта картина привела меня в восторг. Появившись из темноты внезапно, я от чувств заорал традиционные приветствия на чистом японском языке: “Конбан ва, минасан ! Дзикосё о симас. Ватаси-но намаэ ва Банникофу дэс. Доодзо ёросику !” Японец сильно напугался, но уже через десять минут мы варили мои макароны, грели его зеленый чай и радостно общались. Накамура (так его звали) работает в Токио на автомобильном заводе машинистом автопогрузчика. Взял большой отпуск и отправился путешествовать по Европе. Месяц катался по Англии и Шотландии, на корабле прибыл на юг Норвегии, приехал по побережью в Берген и завтра отправляется в Данию, откуда через Германию, Чехию, Австрию, Швейцарию поедет во Францию, а из Парижа — уже домой, в Токио на самолёте. “Заодно освежу свой английский”, — добавил он, дав понять, что не затем он сюда приехал, чтобы освежать мой японский. Так мы общаемся на махровом англо-японском пиджине, как вдруг из темноты к нам под навес вскакивает здоровый, чрезвычайно лохматый мужик с бородой по пояс, босой, одетый в какие-то странные средневековые одежды. Он сообщил, что его палатку на склоне залило водой, и что он здесь будет ночевать, вот только еще раз за вещами сходит. Сказал, и снова убежал в лес. Вид Накамуры выразил тревогу. Я же подумал, что акцент этого человека мне что-то до боли напоминает. “Накамура-сан, давай спорить, что этот тип — русский !” — “Почему?” — говорит Накамура — “Мне так кажется”. Тем временем человек вернулся и стал расстилать спальник. “Sorry, where are you from ?” — “I’m from Russia” (Лицо Накамуры выразило почтение в адрес моей проницательности.) “Russia is enormous, where are you from exactly?” — “From Sankt-Petersburg”, — “Ну тогда давай чай пить.” — “Давай. Меня Сдава звать.”
Слава Сухарев — странствующий по миру музыкант. Играет на шотландской волынке. Зарабатывает чем придется, но, в основном, музыкой. “Здесь в Бергене хорошо платят за музыку. Тут есть “труба” (подземный переход) там потрясающая акустика. Там все играют. Я тебе советую попробовать. Это просто, но в этом есть своя философия. Понимаешь, здесь все замкнуты в своих проблемах, которые сами себе создают, а твоя задача — посредством музыки создать в небольшом пространстве настроение, сквозь которое они бегут по своим делам. И вот, попадая в это пространство, наполненное музыкой, человек попадает в другой мир, что позволяет ему на несколько секунд расслабиться, пусть даже не замедляя шага. За это вот настроение он тебе дает деньги. Здесь все честно. Ты же не специально сюда ехал с мыслью “Вот сейчас заработаю”, правильно? А просто путешествуешь, приехал сам, на велике. Почему бы попутно и не окупить часть израсходованных килокалорий ?” Действительно, почему бы и нет. Однако я решил отложить свой сольный концерт до худших времен. Мы проговорили всю ночь. Сева рассказывал про свои путешествия. У него в каждой стране много друзей. Когда возникают проблемы с визами, они перевозят его через границы в багажниках своих автомобилей. Из Бергена он собирается в Лондон для участия в каком то сэйшене. В каждой стране Сева успел посидеть в тюрьме. “В Шведскую тюрьму я угодил вообще не за что. Просто играл под аркой в центре. Тут два жлоба идут загашенные. Один остановился и стал писать на мой велосипед. Я возмутился, а он драться полез. Пришла полиция, всех забрала. А у них в сумке какая- то наркота была. И один — немец, другой — швед, и я — русский. Хорошая компания. Полисы сперва решили, что накрыли международную наркомафию. Ну я вот у них и посидел, пока разобрались. Отъелся в тюрьме, отоспался, отмылся. Телевизор смотрел. Там камеры гостиничного типа. Хорошо! Я бы еще там посидел. А вот в испанские тюрьмы лучше не попадать...” На этой жизнеутверждающей ноте я заснул.
Утром мы все расстались. Накамура отправился в Данию, Сева — в Англию, а я — в Исландию.
Корабль “Норрона” проходит через Фарерские острова с заходом в Торсхавн. Это был такой неожиданный подарок. А до исландского северо-восточного берега, где есть порт, почти двое суток ходу. Читая в детстве книжки про пиратов я все время думал, а что же это такое — морская болезнь, вот бы ей когда-нибудь поболеть. Теперь же знаю, что в ней романтики не больше, чем в гражданской лирике Бродского “...И пейсы переделав в бачки ты ломанулся в Новый Свет, блюя в Атлантику от качки”...
Тем фактам, что корабль приходит на северо-восточный берег, а Рейкьявик находится на юго-западном, что с момента моего прибытия начинается сезон высоких тарифов, и что Исландия — это все-таки остров, я не придал значения, отправляясь в путь. А теперь, на этом пустынном скалистом берегу все эти незамысловатые сведения предстали в новом ключе. Во-первых, денег на обратный билет просто нет; во-вторых, с острова пешком не уйдешь; в третьих, остров в натуральную величину гораздо больше чем на карте, поэтому до места назначения пилить еще 800 км. Про такую мелочь, как оскудевшие запасы провизии я уже и не говорю. В конце концов макароны можно варить поштучно. Остается только двигаться вперед, уповая на помощь горных троллей.
Дорога, вместо того, чтобы идти вперед сразу же пошла вверх. Лучшее средство от морской болезни — это подъем длиною в десять километров под углом 10-15 градусов. Местами приходилось катить велосипед в руках. Не знаю на какую высоту я забрался, но на перевале была зима. Вершина была обозначена пирамидками, сложенными из камней. Это древние сооружения культа гор, которые люди с незапамятных времен воздвигают в честь духов местности. Такие пирамидки встречаются на всем пространстве Евразии, а может быть также и на других континентах. Здесь же была обустроена площадка для отдыха со столом и скамейками, дабы можно было бы спокойно насладиться видом на долину, где за визуальными наслаждениями можно было бы жизнь прожить, если бы не было так холодно.
Спуск был еще круче чем подъем и занял несколько минут. Впереди, судя по карте, еще один большой перевал, километров через шестьдесят. Его отложим на завтра. На закате хорошо было ехать по дороге вдоль горного потока. Место для ночлега было выбрано исключительно из эстетических соображений. Первую ночь в Исландии мне снились монахи, викинги, тролли, гномы и прочие разгильдяи, заселившие в X веке эти берега.
Утром проснулся от того, что на меня кто-то смотрит. На меня смотрели лошади, столпившиеся вокруг. С их точки зрения, я выглядел деструктивно. Кстати, о лошадях. Когда викинги и прочие сомнительные личности заселили Исландию, они с собой привезли своих лошадей. Это особая порода низкорослых, но очень выносливых лошадок с длинными гривами и хвостами. Говорят, что их привезли они из-за Урала. Во всяком случае исландские лошадки очень напоминают монгольскую породу. Сейчас в Исландию запрещен ввоз лошадей, чтобы не портить столь древний генофонд. Так вот, этот самый генофонд таращился на меня всем табуном пока я не собрал вещи и не скрылся из вида. Очень забавно.
По обочинам паслись пушистые овцы. Они замечали меня издали, отрывались от дегустации травы и провожали взглядом. Это были взгляды разумных существ и очень скоро я стал с ними здороваться.
Второй перевал дался на удивление легко. Перевалив этот локальный водораздел, дорога идет на спуск вдоль поймы реки и вливается в национальную кольцевую трассу, повторяющую береговую линию. А река впадает в Океан.
Некоторые береговые поселками по прямой разделяет один километр, а по дороге — сорок. Но километры вдоль кромки фьордов не были монотонными, да и не могли быть таковыми по определению, поскольку дорога проходила на пограничье миров: слева — океан, справа горы. Даже погода пребывала в пограничном состоянии — без солнца и без ветра. Ощущение вечности обострялось сознанием собственного движения по кольцу береговой линии. Взгляд на часы выводил из равновесия — время противоестественно этой древней земле.
Периодически проезжал местные достопримечательности на которые из Рейкьявика специальными автобусами привозят туристов. За дорого. Они на них глазели, жужжали камерами и уезжали. Мне же иногда было не совсем понятны принципы, по которым наделяли тот или иной необычный участок ландшафта статусом национальной достопримечательности, так как весь этот остров — это удивительный аккорд скал, воды, огня, льда, воздуха на границе которого живет горстка людей, называющих себя исландцами. Эти люди знают, что они живут здесь для того, чтобы хранить вышеопределенное созвучие.
Вот язык ледника сползает в океан. На срезах ледяных глыб видны черные полосы: лед записал историю всех вулканических извержений со дня творения. Так выглядела Земля эпохи Великого оледенения. Так выглядит она и сейчас. Но только здесь. Так каждый исландец помнит свой род от первого викинга. Они хранят традиционные записи родства: вместо фамилии — имя отца с окончанием “son” — сын, или “dotur” — дочь. С тех времемн не изменился и их язык. Его тщательно оберегают от заимствований и для современных явлений ищут древние поэтически-описательные аналогии. Например, “компьютер” по-исландски будет, дословно, “мудрый, думающий о будущем”.
Не помню, на какой день справа по курсу показался знаменитый водопад Скогафосс. Проехать мимо было невозможно. “...Словно одежды жреца”, — всплыла в памяти цитата из какого-то его описания. Теперь я знаю, как должны выглядеть настоящие жреческие одежды. Только кто их примерит? Подойдя совсем близко, я вымок до нитки в их брызгах. Это было своего рода посвящение. Всё правильно: если рыбакам приехавшим в Исландию рыбачить, сапоги на специальной станции обрабатывают раствором формальдегида, чтобы они, не дай бог, не привезли с собой бактерий с какой-нибудь Москвы-реки, то мне, приехавшему смотреть и размышлять об Исландии, духи Скогафосса промыли мозги, глаза, и даже фотоаппарат. Следовательно, теперь мои помыслы и взгляды чисты, и теперь можно начинать общаться с местными жителями.
Здесь меня ждало первое и удивительное знакомство. Решив, что самое время попить чай, перед выездом на трассу я заехал в некое странное заведение, почему-то решив, что это хлебный магазин. Но это оказался музей. И еще какой ! Крупнейший в Исландии музей “живой” этнографии. Переступив порог и не успев еще ничего сообразить, оказываюсь в объятиях его хозяина — маленького и энергичного старичка. “Ты кто, где твой билет ?!” Я начинаю что-то мямлить про хлебный магазин. А он уже кричит что я его гость, что его хлеб — мой хлеб, что его музей — мой музей, и мне нужно его срочно осмотреть, и что, вообще, здесь мне необходимо поселиться, так как я, видите ли, первый русский, заехавший в его обитель. И вот он тащит меня по залам, параллельно рассказывая группам туристов о коллекциях на всех языках, и тут же демонстрируя старинные предметы в работе: если на его пути возникала прялка, то он на ней попрядет, если клавесин, то что-нибудь сыграет из популярных на родине тех, кто внимал ему, мелодий. Потом автобусы с туристами разъехались и мы пили чай и разговаривали. На прощанье я завис над книгой посетителей, слагая достойный этого места текст, а Тодур, сын Томаса (так звали этого человека) уселся за клавесин и запел в мою честь: “We shell go with Sten’ka Razin...”
До Рейкьявика оставалось жалких сто шестьдесят километров. Я торжественно въехал в столицу в национальный праздник — 17 июня, День Независимости. (Надо же, и эта страна когда-то была от кого-то зависимой.) Праздник был, как и везде — много пива, много шаров, много рок музыки. Под ногами хрустит битая посуда. Хорошо, что для путника все страны начинается с окраин, иначе, прилетев сюда на самолете, я бы думал, что Рейкьявик — это Исландия. Впрочем, это так же справедливо, как и утверждение, что Исландия — не только Рейкьявик. Проходящие мимо развязные молодые люди прервали мои логические спекуляции ни с того, ни с сего покрыв меня “факами”, буквально с головы до ног. Ну вот, приехал на праздник... Очень обидно. И, главное, за что? Но это выяснилось тут же:
“Are you american ?”
“Нет”
“Niett ? Where are you from? Russian?”
Здесь народ недолюбливает американцев и, как выяснилось, симпатизирует русским. Знаки симпатии были продемонстрированы немедленно.
“Vodka ‘Smyrnoff’!” — торжественно изрек пацан, извлекая откуда-то наполовину отпитую знакомую бутылку и тут же ее спрятал: по малолетству им пить столь серьезные напитки не полагалось даже из интернациональной солидарности.
Разделив с исландцами радость независимости, я отправился ставить палатку, традиционно выбрав для этого зеленый холм. Завтра начинается конгресс и нужно хорошенько выспаться с дорожки.